КОЗЛОВ Владимир Петрович родился 23 июня 1949 года в д. Горки Тульской обл. Окончил Московский государственный историко-архивный институт в 1972 году. Кандидат исторических наук – 1976 год. Доктор исторических наук – 1988 год. Профессор – 1997 год. Член-корреспондент РАН по Отделению истории (российская история) – 1997 год. 1972– 1982 гг. - младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, заведующий сектором Всесоюзного научно-исследовательского института документоведения и архивного дела; 1982– 1985 гг. - старший научный сотрудник Института истории СССР АН СССР; 1985– 1991 гг. - ученый секретарь Отделения истории Академии наук СССР; 1991– 1992 гг. - директор Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории; 1992– 1996 гг. - заместитель руководителя Федеральной архивной службы России; 1996 г. – 13.03.2004 г.- руководитель Федеральной архивной службы России. С 13 марта 2004 г. по 2009 год – Руководитель Федерального архивного агентства. С 2010 года – по н.в. – ведущий научный сотрудник отдела архивоведения ВНИИДАД. Принимал активное участие в разработке проектов ряда законодательных актов и межведомственных нормативно-методических документов Российской Федерации. Автор более 310 научных публикаций, монографий по истории России, историографии, источниковедению, археографии. Имеет государственные награды: Государственная премия Российской Федерации 2002 года в области науки и техники, Орден Почёта (1999 г.), медаль «В память 850-летия Москвы» (1999 г.), Почётная грамота Правительства Российской Федерации (1999, 2007 гг.), Медаль «За заслуги в проведении Всероссийской переписи населения (2003 г.), Благодарность Правительства Российской Федерации (2006 г.).
15 июня 1972 г. я после успешной защиты дипломной работы сдавал государственный экзамен - нечто среднее между историей КПСС и политэкономией. Передо мной маячил диплом с отличием и аспирантура, с которой я связывал всю свою дальнейшую судьбу в МГИАИ, имея уже целых три опубликованных статьи. Однако экзамен был сдан на "удовлетворительно" из-за того, что не смог дать ответ на вопрос о том, что среди важных событий Х!Х съезда КПСС состоялось первое избрание Л.И. Брежнева в состав ЦК КПСС. После этого про очную аспирантуру можно было забыть.
Еще задолго до злосчастного экзамена и, кажется, даже до защиты дипломной работы, происходило так называемое "распределение" выпускников нашего курса. По меркам тогдашнего и тем более нынешнего времени то было серьезнейшее мероприятие. Среди прочего оно предполагало для выпускников-москвичей отбор в чиновничью среду Главархива СССР и РСФСР, в центральные архивы и во ВНИИ документоведения и архивного дела. Замечу, что то была очень тщательная селекция выпускников-москвичей. В ее результате ни один из выпускников курса не попал в бюрократические структуры Главархивов СССР и РСФСР, зато пополнил кадры ЦГА СССР и ВНИИДАД. Среди выпускников курса я оказался одним из трех, кого кадровая служба Главархива СССР рекомендовала для престижной в то время работы во ВНИИДАД. 2 августа 1972 г. стал моим первым рабочим днем в институте.
Образно говоря, институт в то время "находился на марше". За шесть лет со дня своего основания он пережил период становления и уже заявил о себе как центр документоведческих и архивоведческих исследований несмотря на то, что в архивной и около архивной среде его называли почему-то "кефирным институтом", т.е. институтом прокисших знаний. Ни тогда, ни тем более сейчас я не могу согласиться с таким небрежением в отношении оценки замысла создания и деятельности этой архивной структуры. Одна из самых значительных архивных держав мира Россия имеет право на документоведческое и архивоведческое осмысление создающегося и накопленного документального наследия. Тем более СССР - в этой огромной стране были необходимы не только административные, но и научные основы работы по формированию документирования управленческой деятельности и документального наследия.
Знающие знают, что основополагающие принципы современного государственного документирования, а также главная ее система - организационно-распорядительная - были разработаны в этом Институте. А еще более знающие, смущаясь из-за отсутствия веских доказательств, имеют основания утверждать, что многие ведомственные системы документирования создавались в подражание разработок ВНИИДАД. Не говорю об архивоведческих разработках Института - для всех архивистов СССР, теперешней России и постсоветских стран они и в прошлом, и сегодня остаются то надежными, то спорными, но все же в любом случае оригинальными ориентирами.
Созданный в 1966 г. институт остро нуждался в методологической основе своей деятельности. И она была найдена в так называемом системно-информационном подходе к документированию управленческой деятельности и организации архивного дела в СССР и в теории отражения. Об этом я скажу чуть ниже, здесь же замечу, что по большому счету тогда в Институте мне пришлось поработать всего лишь около двух месяцев.
В числе молодых специалистов я был брошен "на картошку" в Чеховский район, на границу бывшего Московского царства по реке Лопасне. То был август 1972 г. - месяц, который впервые за многие десятилетия в Подмосковье напомнил об ужасающей жаре. Горели леса, подмосковный торф, улицы Москвы были пропитаны дымом от подмосковных пожаров, власти Москвы и Подмосковья в безмолвном отчаянии пытались нейтрализовать беду, кстати говоря, с намного меньшим успехом чем в 2010 г.
А в ноябре 1972 г. пришло время службы в Советской армии. Она прошла быстро и ровно через год я, уже освобожденный от обязательной отработки во ВНИИДАД, нетерпеливо ожидал своего устройства в Институт истории СССР АН СССР
Неудача с устройством в Институт истории СССР в марте 1974 г. просто вынудила меня вернуться во ВНИИ документоведения и архивного дела, который толком не успел узнать за два месяца своей предармейской работы в нем. Институт тогда ютился, говоря современными словами, на правах арендатора в недавно построенном здании ЦГА РСФСР на Бережковской набережной. К этому времени Институт набрал серьезные обороты в своей деятельности. Его локомотивом стали документоведческие исследования, которые возглавила красивейшая и энергичная женщина Анжелика Николаевна Сокова. Их главной целью было создание Унифицированной системы организационно-распорядительной документации, с помощью которой советский бюрократический аппарат надеялся повысить эффективность своей деятельности. Замечательно заявило о себе и естественно-научное направление архивных исследований, связанное с обеспечением сохранности документов. Тут лидером был тогда молодой, увлеченный необычной проблематикой, химик Владимир Федорович Привалов. Классические архивоведческие разработки, начиная от экспертизы ценности документов и кончая археографическими проблемами, курировал заместитель директора Института Владимир Николаевич Автократов. И, наконец, четвертое направление, только еще проклевывавшееся, еще не совсем понятное и определившееся, было связано с внедрением в архивное дело СССР неких, не совсем ясных информационных систем и технологий. Лидеров здесь не было, и, видимо, поэтому руководители этого направления сменялись очень часто.
Я оказался во вспомогательной структуре Института, оказывавшей информационное обеспечение его подразделениям и сотрудникам. Работа была связана с просмотром журнальной периодики и новейших книжных изданий, поэтому дважды в неделю я обязан был посещать залы периодики и новых поступлений Ленинской библиотеки, что давало мне возможность работать и над кандидатской диссертацией, продолжавшей тему дипломной работы.
Эта структура также начинала развиваться, постепенно превращаясь из вспомогательного институтского подразделения в отраслевой центр научно-технической информации в области документоведения и архивного дела. То было одним из знаковых явлений времени - создание подобных отраслевых центров типа ВИНИТИ, ИНИОН и многочисленных более мелких информационных структур в рамках отдельных отраслей народного хозяйства являлось одной из попыток советского руководства отслеживать достижения современного научно-технического прогресса в стране и за рубежом.
Ко времени моего второго прихода во ВНИИДАД его отдел научно-технической информации возглавлял Б.Б. Овезов. Красавец-казах он оказался на этой должности явно случайно по чьей-то протекции как сын одного из заместителей председателя Совета министров Казахской ССР. В работу отдела он особенно не вмешивался, занимаясь подготовкой докторской диссертации по автоматизированным информационным технологиям.
Руководителем сектора отечественной информации в области документоведения и архивного дела была энергичная женщина Н.Н. Павлович, с первого дня моей работы оказывавшая мне покровительство. Свои обязанности руководителя она выполняла с высокой степенью ответственности, была требовательной к подчиненным, но явно без бюрократического ража и тупого администрирования. Она была вполне удовлетворена налаженной работой сектора и, сохраняя начальствующую дистанцию от подчиненных, особенно им не досаждала своими излишними распоряжениями и наставлениями.
А каждый из ее подчиненных были людьми по-своему интересными для меня.
Я.Ю. Самборский, профессиональный архивист, до прихода во ВНИИДАД поработавший в ЦГАНХе, был настоящей ходячей энциклопедией - не случайно его любимым занятием было чтение разных энциклопедий, имевшихся в библиотеке сектора. Но он не просто читал эти энциклопедии, он навсегда запоминал все прочитанное в них. Без какого-либо напряжения Ярослав Юрьевич мог назвать всех римских консулов, проконсулов и императоров, египетских фараонов, указать годы жизни деятелей Великой французской революции, не говоря уже о советских партийных и государственных деятелях. На взлет, ни секунды не задумываясь, он мог перечислить сотню городов США, Франции или Германии, рассказать о всех преобразованиях советских министерств и ведомств и т.д. Ярослав Юрьевич знал все. В жизни я встречал еще трех-четырех таких архивистов и могу сказать, что их историко-географический энциклопедизм, доставляя им удовольствие, а у окружающих рождая восхищение, стал в конце концов для них большим профессиональным испытанием. Архивист, как и историк, не должен быть энциклопедистом. Чрезмерное фактическое знание, которое он накапливает в голове и которое легко можно почерпнуть из справочников, а теперь и в Интернете, как правило, подавляет способность к анализу и умение изложить его результаты. Работа архивиста делает его эрудитом - и этого довольно для того, чтобы архивист стал историком, чтобы излишнее фактическое знание не подавило его, чтобы он не растерялся перед морем фактов прошлого.
Конечно, Природа или Бог и впредь будет одаривать нас такими людьми-энциклопедистами как Ярослав Юрьевич. В этом смысле мои приведенные выше рационалистические соображения бессильны перед выбором, который по своей или надчеловеческой воле делает сам человек. И, если этот выбор доставляет ему удовольствие, пусть так и будет.
Г.В. Чумин был "сослан" в наш сектор с должности заведующего сектором информационных технологий за некие мнимые или действительные прегрешения. Несмотря на столь жестокий удар Геннадий Васильевич оставался жизнерадостным человеком. Технический склад ума позволил ему внести ряд простых, но очень эффективных нововведений в работу сектора с использованием копировального оборудования. Он был весельчак и балагур, с которым можно было поговорить на любую тему. Человек явно незаурядный, во ВНИИДАДе он не смог раскрыть свои способности и, после многих лет работы в институте ушел на какую-то более денежную службу.
М.Г. Арцруни была вне всякого сомнения ведущим сотрудником сектора, поражая всех своим трудолюбием и тщательностью в работе по сбору и описанию информации о документоведческих и архивоведческих разработках. Она была моим первым доброжелательным консультантом в новом для меня деле. Это добрейшей души человек - на моей памяти она не была замешана ни в одном рабочем конфликте, тем более в какой-то склоке. Приятно видеть, что и сегодня она занимется тем же делом, которому отдала более 40 лет жизни. И это постоянство заслуживает восхищения.
Во время моей работы в секторе он представлял собой дружную сообщность. Все были в высшей степени толерантны друг к другу, сопереживали личным проблемам каждого. Помню наше всеобщее сочувствие к несчастью, случившемуся с Арцруни, - во время работы в Ленинке она оставила на столе серебряный фамильный очешник весом не меньше чем в 200 грамм да еще с чеканным орнаментом. Желание помочь и реальные попытки найти следы потери в читальном зале номер 3 Ленинки были всеобщими, но безрезультативными.
Впрочем, моя работа в секторе продолжалась недолго. Спустя десятилетия был опубликован дневник А. Черняева, тогдашней правой руки секретаря ЦК КПСС Б.Н. Пономарева. В нем имеется свидетельство об одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС, на котором было принято решение о разработке прогнозов развития различных отраслей народного хозяйства СССР. Как водилось в таких случаях, это тайное, т.е. секретное, решение было доведено до руководства всех отраслей народного хозяйства страны, в том числе и до Главного архивного управления СССР.
В системе этого, тогда мощнейшего союзного ведомства, именно институту и была поручена разработка прогноза развития архивного дела в СССР на период до 1994 года. Во исполнение этого поручения в Институте был немедленно сформирован сектор прогнозирования развития архивного дела в СССР. Сектор возглавил выдающийся советский логик Н.И. Стяжкин, не имевший никакого отношения к архивному делу, но нашедший после периода определенных гонений, в институте себе прибежище. Стяжкин пригласил в сектор Рэма Александровича Симонова, который был знаком с архивным делом как пользователь советских архивов, занимаясь изучением жизни и творчества древнерусского математика Кирика Новгородца. С.Л. Макарова, историк, стала третьим сотрудником сектора. И, наконец, четвертым сотрудником стал автор настоящих заметок. Третий раз в жизни далекие политические решения затронули мою судьбу.
О работе в секторе я расскажу чуть ниже. Здесь же замечу, что ВНИИДАД к тому времени превращался в некую "архивную академию". Он стал местом прибежища своеобразных "диссидентов", не пришедшихся ко двору в разных московских научных и образовательных структурах. Сюда были вынуждены уйти из МГИАИ К.И. Рудельсон и Н.В. Бржостовская. Тут оказался литератор и лингвист Э.И Ханпира, кажется, бывший помощник К.И. Чуковского. Здесь оказался бывший директор какого-то крупного института при Госстате СССР Голосов. Из ЦГАДА сюда перешел Е.М. Добрушкин, из Института истории СССР после защиты кандидатской диссертации Б.С. Илизаров. Какое-то время здесь работал даже "антисоветчик" В. Тольц, ставший после эмиграции одним из ведущих сотрудников радио "Свобода".
Институт вскоре переехал в часть здания бывшей французской гимназии в самом центре Москвы на улице Мархлевского, получив по тем временам великолепные офисные помещения. Первого директора Института - Голованова, добрейшего человека с полнолунным лицом, неожиданно умершего, сменил Александр Павлович Курантов. До этого бывший военный летчик, участник Великой Отечественной войны, он занимался научным атеизмом, об архивном деле слышал только в МГИАИ, где читал курс по атеизму. Приверженец ортодоксального марксизма, Александр Павлович был незлобивым человеком и, говоря современным языком, неплохим менеджером. Кадровое укрепление института, в том числе с большим флюсом в виде Отдела информационно-поисковых систем не менее чем человек в 30, произошло именно благодаря его энергии и хватке.
Положа руку на сердце, скажу, что многие сотрудники Института рассматривали здесь свою работу как временную, глядя на сторону - туда, где их научные интересы могли бы воплотиться с большей душевной удовлетворенностью. Но и здесь была возможность творческого отдохновения прежде всего в личном общении друг с другом.
. Не говорю о научных исследованиях института - некоторые из них были тогда почти за гранью господствовавшей методологии настолько, что заставили заволноваться райком КПСС. Ну, в самом деле, наш коллега по другому сектору, который назывался сектором теоретических и методологических проблем архивоведения, Ханпира, очень успешно разрабатывавший архивоведческое терминоведение - ему принадлежит до сих пор не устаревшие определения документа, архивного документа, архивного фонда и других, - вдруг начал активно изучать тему, связанную с крейсером "Аврора". Накануне 60-летия Октябрьской революции он пытался доказать, что залпа "Авроры" в октябре 1917 г. не было, был всего лишь холостой выстрел из одного палубного орудия. Его изыскания никто не печатал и тогда, обиженный, он написал жалобу в ЦК КПСС, засветив не только себя, но и институт.
В те годы в институте была необычайно популярна теория отражения. Считалось, что на ее основе можно решить многие теоретические проблемы архивоведения, особенно в экспертизе ценности архивных документов. Однако ее интерпретация в статьях некоторых ученых-архивистов выходила за рамки некоторых классических ленинских постулатов проблемы.
Говорю это к тому, чтобы подчеркнуть, что в Институте была творческая, в чем-то даже свободная атмосфера, позволявшая размышлять через архивоведческие вопросы о более широком круге и исторических, и жизненных проблем. Вспоминаю наши походы уже сложившейся неформальной компанией на шведский стол в ресторан "Москва", во время которых шли жаркие споры на самые разные темы - от хоккея и до судьбы музеев Чуковского и Пастернака.
Но нужно было думать и о решении основной задачи, поставленной перед сектором - о прогнозе развития архивного дела в СССР. Конечно, любой прогноз - дело неблагодарное, а порой и опасное. В это же время секретная комиссия под руководством академика Кириллина, тогдашнего руководителя Госкомитета по науке и технике СССР, готовила прогноз развития СССР на ближайшее двадцатилетие. Он оказался честным, а потому ошеломляющим. В нем было предвидено почти все - и демография, и экономика, и финансы будущего СССР. Доклад недвусмысленно в 1979 г. сигнализировал: СССР находится на краю пропасти, перед катастрофой. Ничего не говорилось только о судьбе КПСС и распаде СССР. Но и того, что было написано оказалось достаточно для принятия Секретариатом ЦК КПСС решения об уничтожении всех экземпляров этого доклада. Были последствия не самые приятные и для некоторых авторов доклада. Но уничтожить все его экземпляры не удалось - один экземпляр сохранился и в начале 90-х годов по моей подсказке был пересказан известным публицистом О. Лацисом в газете "Известия". Дело удивительное, но до сих пор этот документ крайне редко используется в исследованиях по истории СССР.
Стяжкин к организации работы сектора прогнозирования подошел с определенным размахом. Его первое решение, впрочем, для меня до сих пор остается загадкой. Сотрудникам сектора он предложил курс лекций по освоению логики.. Ничего заметного из этого не получилось - курс логики умер сам по себе после пяти или шести занятий. Зато другое поручение заведующего сектором - собирать статистику развития архивного дела в СССР последних двух десятилетий было вполне естественным и разумным, ибо давало возможность построить некий тренд, вернее, несколько таких трендов по направлениям комплекования архивов, создания НСА, использоания архивных документов. Увы, очень скоро оказалось, что такая статистика есть, но она секретная, за исключением такого направления как использование архивных документов. Но об этом - чуть ниже.
Мне было поручено изучить опыт прогнозирования в смежных отраслях. Так в сферу моего внимания попали шесть репринтных брошюр прогноза развития тогдашней Государственной библиотеки СССР имени В.И.Ленина., выполненных в те годы под руководством, если не ошибаюсь, известных ученых - то ли Бестужева- Лады, то ли Лисичкина. Они покорили меня безупречной, как тогда казалось, логикой размышлений и доказательными выкладками, о чем и пришлось доложить заведующему сектором. "Ерунда, - сказал Николай Иванович.- Главная цель этого прогноза - обосновать решение о строительстве фондохранилища библиотеки в Химках. Сектор работает уже больше года, нам надо показать свою работу. Займитесь другим - прогнозом использования документов советских архивов".
Так сектор прогнозирования развития архивного дела приступил к подготовке коллективных статей о прогнозе использования документов советских архивов. И это было безошибочное научное и бюрократическое решение. Во-первых, как уже говорилось выше, это направление архивного дела СССР имело почти полностью открытую архивную статистику за многие десятилетия. Во-вторых, в идеологическом государстве, каким был СССР, можно было легко представить основные годовые пики востребованности тех или иных архивных комплексов, связанные с круглыми или полукруглыми юбилеями, а потому годы, оканчивавшиеся на ноль (рождение Ленина), единицу (начало Великой Отечественной войны), пятерку (окончание Великой Отечественной войны, декабристы), семерку (Октябрьская революция) и легли в основу наших "предсказаний". И, наконец, в третьих, Стяжкин и Симонов каким-то образом смогли выйти на разработки французского ученого Аркварта, связанные с прогнозом использования библиотечных фондов Франции. Наложение статистики использования документов советских архивов на методику прогноза Аркварта с поправочным коэффициентом на советскую идеологию и родило серию коллективных статей сотрудников сектора прогнозирования . Эти статьи счастливо спасли судьбы их авторов для других наук, дав возможность еще несколько лет просуществовать нашему сектору. Недавно я перечитал уже почти выцветшие репринтные строки этих статей и понял, что при всей их идеологической ангажированности в них есть и некое здравое зерно. Прочитав аннотацию к одной из этих статей, я совершенно не склонен оценить с высоты прожитого и узнанного с юмором и скепсисом сказанное здесь: " На основе статистического изучения интенсивности обращения к архивным фондам устанавливается отклонение соответствующего распределения кривой от известного в информатике распределения Аркварта, выражающего типичную картину использования основных научно-технических журналов. Указанное отклонение свидетельствует о специфике обслуживания потребителей информации через читальный зал архива по сравнению с аналогичной работой с читателями научно-технических библиотек. Оно также является одним из факторов, который следует принимать во внимание как на стадии предпрогнозной ориентации, так и при проведении прогностических исследований в архивном деле, где интенсивность использования архивных фондов и дел выступает в качестве одного из важнейших количественных показателей".
Защита кандидатской диссертации в 1976 г. открыла мне путь и к карьере во ВНИИДАДе. Уже в самом начале работы здесь у меня сложились очень добрые отношения с заместителем директора Института В.Н. Автократовым. Он был учеником моего тестя А.А. Зимина, хорошо работал по средневековым источникам, а его статья о Хрущевском списке Степенной книги стала классической по приемам выявления фальсифицированных вставок в документальные источники. Однако перейдя во ВНИИДАД, он резко изменил сферу своих научных интересов и занялся теорией архивоведения. В его кабинете за чашкой кофе, а иногда и рюмкой коньяка, мы не то, чтобы уж часто, но и не редко беседовали о мире архивов. Среди прочего здесь возникла идея нашей совместной статьи о выборочном комплектовании госархивов. В первоначально написанный мною текст Автократов своим аккуратным почерком красными чернилами сделал ряд важных вставок. К сожалению, статья, предназначенная для "Советских архивов", так и не увидела там света, выйдя в малотиражном издании. Однако вся ее новая терминология затем вошла в официальные издания Главархива СССР.
В своих архивоведческих разработках Автократов широко использовал модные тогда информационный подход, системный анализ и теорию отражения. И все было бы ничего, если бы эти подходы и методы, изрядно сдобренные цитатами из классиков, без чего просто тогда было невозможно обойтись, применялись бы в меру. Но Автократов явно перебарщивал, растворяя специфику архивоведения как научной дисциплины то в учении об информации, то в теории отражения. Пожалуй, только его размышления об архивном фонде раскрывали особость архивоведения. Уже в конце моего пребывания в Институте в одном из споров я заметил, что методология его работ уводит от главного объекта архивоведения - архивного документа. Именно он хранится в архиве как информация и материальный объект. Он был поражен, нервно закурил, а потом признался: "это интересно, но для меня уже поздно". Кстати говоря, в спорах с ним родился, вернее, по одному из переводов тогдашней сотрудницы института Валентины Гармаш бы ухвачен термин "покой документа". Я был им просто очарован, Владимир Николаевич проявлял к нему большую осторожность, разумеется, по каким-то идеологическим соображениям.
Главным критиком архивоведческих штудий Автократова был проректор МГИАИ Селезнев, который к тому же являлся председателем диссертационного совета МГИАИ. Но время менялось и, наконец, наступил момент, когда Селезнев был вынужден поставить на предварительную защиту докторскую диссертацию Автократова. Мы дружно, компанией человек в 10, пошли поддержать Автократова. Каждый выступил, Селезнев был сломан и вскоре Владимир Николаевич защитил докторскую диссертацию по архивоведению, вторую за всю историю существования этой дисциплины.
Где-то к концу 70-х годов судьба свела меня и с Андреем Валериановичем Елпатьевским. Эта звездочка на архивном небосклоне страны засияла очень рано для молодого выпускника МГИАИ, освещая его успешный профессиональный путь на административном и научном поприще. Уже в начале 70-х годов прошлого века в корпоративном сообществе советских архивистов он признавался, покинув должность ученого секретаря ВНИИДАД и став сотрудником РНИЦКД, одной из самых выдающихся фигур советского архивного дела. О наших прогнозах я уже писал. Кроме одного, о котором теперь и скажу. Н.И. Стяжкин однажды раздал всем нам, сотрудникам сектора, бумажки с просьбой написать, кто мог бы возглавить Главное архивное управление СССР в 1987 г., т.е. в год юбилея Октябрьской революции. Когда эти бумажки были вскрыты, оказалось, что в своем прогнозе мы все были едины - Елпатьевский.
Скажу сразу же - это был едва ли не единственный прогноз нашего сектора, оправдавшийся вскоре, правда, частично. Андрей Валерианович, за несколько лет до этого создавший с группой единомышленников новую систему комплектования архивов СССР, стал заместителем начальника ГАУ СССР. Это был один из редких случаев, когда в высшем эшелоне руководства архивной службы СССР оказался профессиональный историк-архивист. С высоты прожитого я понимаю, как ему было тяжело совмещать профессиональное понимание дела и липкую паутину политической целесообразности так как она виделась омертвелому и умирающему государственному механизму СССР. И, профессионально решая многие проблемы архивного дела СССР с поправкой на их политическую подоплеку, мне кажется Андрей Валерианович искал для себя какие - то отдушины в этой ледяной броне - там, где можно хоть как-то вздохнуть свежим воздухом нового и свободного знания.
Был, например, "Словарь современной архивной терминологии социалистических стран". Многолетняя работа над ним под руководством Андрея Валериановича вызвала у коллектива составителей, куда входил и я, большой энтузиазм.. И примечательно, что заседания рабочей группы словаря происходили не в Главархиве СССР, а во ВНИИДАДе, куда он приезжал еженедельно, кажется, по средам, уже будучи заместителем начальника Главного архивного управления СССР. Эти заседания были потрясающим примером коллективной мозговой атаки, не хаотической, а организованной, не склокой, а свободной научной дискуссией. Там солировал, конечно, бесподобный Эрик Ханпира, там была божественная Клавдия Ивановна Рудельсон, лишь иногда бросавшая свои реплики. Здесь пока еще скромненько в сторонке молчаливо сидела недавно пришедшая в институт всегда улыбающаяся И.В.Волкова, с энтузиазмом осваивавшая проблематику архивного НСА. Там был и я со своими пятью десятками вариантов определения архивного фонда, ни одно из которых так и не было принято. А Андрей Валерианович курил трубку, все внимательно слушал и потом формулировал определения, с которыми мы все соглашались. Этот словарь, кажется, в своей значительно части не устарел до сих пор. И заслуга в этом Андрея Валериановича как не просто руководителя, а генератора и синтезатора идей была главная.
В отношении меня у него были элементы , вернее, частички высокомерия. Они улетучились сразу после того как я, уже сотрудник АН СССР пришел на похороны его сестры - добрейшей Веры Валериановны. Андрей Валерианович был поражен таким вниманием к памяти своей сестры, а я выполнял всего лишь свой личный долг перед ней.
Ровные и доброжелательные отношения сложились у меня и с начальником отдела архивоведения Ниной Михайловной Шепуковой, красивой, но задавленной жизнью женщиной, и постоянным членом партбюро Института. Не исключаю, что именно по ее рекомендации я был назначен заведующим сектором экспертизы документов и комплектования архивов того же института. Это было смелое решение дирекции, т.к. мне было всего 28 лет, а перед сектором стояла задача разработать типовые списки источников комплектования в основном по "гуманитарным" отраслям народного хозяйства СССР - здравоохранению, народному образованию, юстиции и т.д., выработать критерии их определения и методику применения.
За этой задачей скрывалась одна из интернациональных проблем архивного дела любой страны, проблема ноль, как я ее называю, или проблема архивных полок. Объем документов, подлежащих хранению, в современных государствах постоянно растет, строительство новых архивохранилищ за этим не успевает, да и само по себе это дело дорогостоящее для любого государства. Но в отношении СССР, бывшим унитарным государством, проблема ноль имела свою особенность. Она была связана с тем, что советский бюрократический аппарат породил высокую степень дублированности своих документов и их информации на разных уровнях своего функционирования. Поэтому возникала соблазнительная идея решить хотя бы частично "проблему ноль" за счет освобождения от дублетных документов и дублирующей информации. Однако такое освобождение само по себе требовало больших затрат на выявление дублирования документов и повторения их информации. Наиболее простым и наименее затратным способом в такой ситуации был метод отсечения части учреждений, чьи документы или информация о деятельности которых оказывались или отражалась в неких вышестоящих структурах. Критерии и методы такого "отсечения" и должен был разработать сектор, который я возглавил.
Этот сектор первоначально встретил меня настороженно, а в одном из начальных эпизодов моего руководства продемонстрировал даже враждебность, решительно пресеченную Шепуковой. Его сотрудники имели разный уровень профессионализма, но проблемой они занимались уже около двух лет и владели ею лучше, чем я. В откровенном разговоре со мной после устроенной мне сектором обструкции, Шепукова, пожурив, дала мне совет: "вы должны лучше чем любой из ваших подчиненных знать проблему и способы ее решения". Я запомнил этот совет, и с тех пор старался следовать ему всегда.
Я решил, что не буду просто руководителем темы, но возьму на себя изучение систем документирования прокуратуры, судов и нотариата. И с огромным интересом погрузился в постижение документирования механизмов советской юстиции. Работа была не трудной, но сложной. Она дала мне возможность сформулировать некоторые исходные принципы комплектования, которые после споров и корректировок были приняты.
Мне было очень тяжело отстаивать их перед Главархивом СССР, где куратором темы был Владимир Михайлович Мамонов, начальник отдела комплектования Главка. Мои встречи с ним были тяжелейцшим душевным испытанием. Дорога от метро Фрунзенская до Главка и потом обратно после многочасовых объяснений с ним мне казалась дорогой на Голгофу. Каждый раз идя туда и возвращаясь, я говорил себе: все, завтра увольняюсь. Дело заключалось в том, что Мамонов в разрешении проблемы комплектования мыслил не архивными категориями, а какими-то странными армейскими понятиями. Мы должны отсечь взводы, роты и остановиться на батальонах в комплектовании,- рассуждал он. Я возражал: архивы не военная организация и т.д. Все было бесполезно и нащупывавшаяся новая модель комплектования советских государственных архивов в очередной раз подвергалась критике.
В конце концов у нас все получилось наилучшим образом и новая модель комплектования была разработана и начала внедряться в практику работы госархивов СССР. Правда, ее доработка и внедрение проходили уже без меня под строгим профессиональным и бескомпромиссным руководством М.П. Жуковой. А мне в 1982 г. поступило лестное предложение перейти на работу в Отделение истории АН СССР. Под покровительством милейшей В.В. Олевской в ее старинной московской квартире-коммуналке где-то в районе Солянки были устроены трогательные проводы. Коллеги на них расчувствовались, предрекая мне большую научную и административную карьеру.
х х х
Во время моего третьего возвращения в архивную службу страны в конце 1991 г. я оказался куратором Института, оставаясь им за небольшим перерывом после административной реформы 2004 г. В начале 90-х годов мне казалось, что главным для Института является проблема выживания, а потому руководить им должен был не только ученый, но современный менеджер, знающий, что такое наука. Смерть директора института А.И. Чугунова, много сделавшего для того, чтобы институт зазвучал как центр создания электронной базы данных о воинах СССР, погибших в годы Великой Отечественной войне, и давший помимо этого возможность подзаработать сотрудникам института в тяжелые первые постсоветские годы, обострило ситуацию. Мне, как куратору Института, нужно было искать ему замену.
К этому времени судьба счастливо подарила нашей семье садовый участок под городом Чеховым во вновь созданном товариществе "Историк", землю под которое у колхоза - миллионера получил тогдашний МГИАИ, где работала моя жена. Рассказов о том, как это случилось - множество, легенд - не меньше. Я опускаю их все, поскольку к реальному делу, приведшему к получению земельного участка в кооперативе "Историк" не имел никакого отношения.
Ни я, ни моя жена, ни тем более подраставшая дочь в те годы не могли даже представить себе, что членство в кооперативе "Историк" в будущем очень серьезно скорректирует нашу жизнь, внесет в нее просто революционные изменения, о чем разговор может быть совсем в другом месте. А тогда, на рубеже 80-90-х годов речь шла всего лишь об обустройстве 6 соток по минимальным советским стандартам - три - пять фруктовых деревьев, три-четыре грядки под огурцы, помидоры, лук, морковь, картофель. И построить домик-сарай собственными силами вопреки советскому дефициту.
Неподалеку от нашего участка обустраивал свое хозяйство М.В. Ларин. До освоения земли в кооперативе мое знакомство с ним было шапошным. Теперь меня поразила его основательность в хозяйственных делах, знания и умение решать их с большим успехом. "Так это же готовый директор ВНИИДАД, который может повести корабль института по волнам современных и будущих экономических неурядиц", - не раз думал я, наблюдая за ним.
К этому времени уже обозначились три кандидатуры на должность директора, которых я знал много лучше Ларина. Первым был А.С. Красавин. С ним я был знаком мельком еще по кружку источниковедения истории СССР, возглавлявшемуся С.О Шмидтом. Красавин здесь прекрасно разрабатывал тему кружка "Беседа" - одного из первых в России общественных консервативных объединений конца ХУ111 в. Красавин был успешным старостой кружка источниковедения. Однако по неизвестной мне причине он порвал со Шмидтом, с перспективной темой и занялся документоведением. Во время моей работы во ВНИИДАД Красавин был уже признанным специалистом. С ним я общался во время перекуров и он всегда поражал меня резкостью суждений о мире, людях и профессиональных проблемах. Меня это немного пугало.
Второй кандидатурой был В.М. Жигунов. Он мечтал стать славистом, много сделал для этого, но судьба по неизвестной мне причине развернула его во ВНИИДАД. Здесь он быстро освоил новое направление в архивном деле - научно техническую документацию - и стал ведущим в стране специалистом по этой проблеме. Одновременно он сделал внутриинститутскую партийную карьеру.
Третьей кандидатурой оказался А. Пшенко. С ним я начинал учебу в МГИАИ на вечернем отделении первого курса. Как и я, он закончил первый курс круглым отличником, но переходить на дневное отделение не захотел, а потому на несколько лет для меня затерялся до следующей встречи уже во ВНИИДАД. Здесь он был старательным сотрудником, но затем покинул институт и занялся преподавательской работой в Академии управления.
Мне были симпатичны все кандидатуры, но опасение за то, что им не хватит менеджерских способностей остановило мой выбор на Ларине. Конкурсная комиссия подтвердила этот выбор.
Михаил Васильевич как директор Института оказался человеком в высшей степени политесным и в то же время способным отстаивать интересы ВНИИДАД. Далеко не всегда они совпадали с мнением Росархива, что вполне объяснимо объективно существующим противоречием между любой бюрократической структурой и научной организацией. Но видимые и невидимые конфликты Ларину удается гасить компромиссными решениями и действиями, тем более, что после 1991 г. институт оказался без мощного критика его разработок в лице практических работников отрасли.
Сегодня, размышляя о роли ВНИИДАД в моей судьбе, вижу три положительных обстоятельства. Во-первых, институт дал широкие возможности реализовать личные творческие планы: именно здесь благодаря академической атмосфере работы были написаны две первые мои книги. Во-вторых, институт позволил погрузиться в мир архивных проблем и стать одним из членов архивного корпоратива. И, в третьих, как-то незаметно именно институт сформировал интерес к архивному делу и его главному действующему лицу - документу. Он стал для меня как для некоторых водка, которую чем больше пьешь, тем больше хочется. О роли же ВНИИДАД в развитии документоведения и архивоведения и говорить нечего: вначале легко, весело и с энтузиазмом, а теперь поскрипывая и задыхаясь, он тянет телегу созидания нового знания. Отложив в сторону сначала перо, а потом электрическую пишущую машинку "Ятрань", Институт сел за компьютер. А тот стоит на столе, помаргивая хитро. Знать, задумал очередную задачку, которую кроме института будет решать некому.